Такая как есть [Запах женщины] - Вера Кауи

Правда, ее неожиданно сильно задело то, что некоторые знакомые вообще как бы не заметили ее отсутствия. Кто-то лишь приветливо бросил: «Как тебе Швейцария, понравилась? Хорошо отдохнула?» Кто-то кивнул: «Привет, Алекс! Вернулась? А мы собираемся по твоим стопам». Скучали по ней в основном студенты последнего курса, которым она отдавала больше всего времени. Большинство коллег еще не знало, что ее выдвинули на премию Реверсби, имя ее не было на слуху. И что хуже всего, ее укромное убежище перестало быть для нее таким же уютным, как прежде. Она больше не чувствовала себя в нем, как в норке.

Вечером, слушая Моцарта или Эрла Гарнера, она вдруг замечала, что вспоминает о событиях, случившихся на вилле, о том, что сказала или как посмотрела ее мать, о том, как она себя чувствует. Она даже порывалась позвонить туда, но поскольку там ею никто не интересовался, прежнее правило – не высовываться без нужды, держаться в тени – снова сработало. О Максе она запретила себе думать. Ее мысли снова и снова возвращались к тому, что она видела, словно ей необходимо было рассортировать и разложить по полочкам впечатления – каждую сценку на свое место. Но как бы она ни меняла все местами, одно оставалось бесспорным: все странным образом сдвинулось и не входило в прежние ячейки.

Спустя почти неделю после ее возвращения, как-то утром вдруг раздался звонок. Она как раз читала работу одного из своих самых многообещающих студентов.

Звонила ее мать:

– Я буду рада, если ты приедешь на виллу как можно скорее, – заявила она без всякого вступления.

– Что случилось?

– Ты задала мне кое-какие вопросы. Теперь я готова на них ответить.

– И что тебя на это подвигло?

– Скажу, когда приедешь.

– Ты уверена, что я все еще хочу знать ответ?

– А разве не так?

Алекс замолчала, не зная, что сказать. Молчание ее затянулось:

– Но я только что вернулась.

– Ты здесь никому не сказала, что уезжаешь.

– А меня никто бы не стал просить остаться.

– Ты сама знаешь, каковы были в тот момент обстоятельства.

– Ты звонишь из клиники?

– Да. Но я уже в порядке. Так ты приедешь?

Алекс почти неосознанно ответила:

– Да.

– Тогда я отправляю за тобой самолет. Он будет ждать тебя в ближайшем аэропорту, забыла, как он называется…

– Стоунстед…

– Да-да. Наверное, к двум он будет там. В Женеве тебя будет ждать машина. Ты поступила мудро, что соглашалась приехать. Поверь мне – это очень хорошо, в первую очередь для тебя самой. – И Ева повесила трубку.

«Так-так, – подумала Алекс. – Что это еще за фокусы?» Голос у матери был довольно напряженный и взволнованный. В нем слышалось что-то, что заставило Алекс согласиться… «Что ж, – решила она. – Будь что будет. Послушаем, что она скажет. А вдруг Макс тоже там…»

Едва она подъехала к вилле, как из дома вышел Жак, взял сумку и попросил сразу пройти к матери – она ждала в гостиной.

– Она одна? – спросила Алекс. – Я имею в виду мистера Фабиана…

– Он был здесь… Но два дня назад улетел в Нью-Йорк.

– Вот как, – неожиданное, но острое разочарование, словно игла, кольнуло ее в сердце.

Ева, прямая, одетая в черное, сидела за столом. Выглядела она хуже, чем обычно. При виде Алекс она встала, впервые в жизни на ее лице не было маски. Она даже улыбнулась, увидев дочь, но это была улыбка облегчения.

– Входи и садись, – проговорила она, указывая на кресло, стоявшее у камина.

Алекс молча повиновалась. Ева придвинула поближе второе кресло и села так же прямо, не касаясь спинки, скрестив на груди руки.

– Итак, ты хотела узнать все обо мне, – начала она. – Теперь я готова рассказать тебе.

– Но почему? – удивилась Алекс. – Почему именно сейчас?

– Узнаешь, когда я закончу свой рассказ. Макс говорит, что ты считаешь, будто на все есть свои причины. Я тоже придерживаюсь такого мнения. И ты поймешь, как много было у меня всяких причин, но главной, в сущности, была одна…

– Твоя судьба?

– Три раза я пыталась уйти из жизни и три раза меня в нее возвращали.

Алекс знала о том, что Ева пыталась покончить жизнь самоубийством.

– Должно быть, три – особенное число. И четвертой попытки не будет. Урок, преподанный мне жизнью, я усвоила. Возможно, когда ты узнаешь обо всем, ты переменишь кое-какие свои представления… Но это уже твое дело.

– Я приму все так, как оно есть. Мне это важно, чтобы я могла простить тебя.

– Нужно пройти через все то, через что пришлось пройти мне, чтобы понять: что должно случиться – случится. И то, что есть, то есть. Но вернемся к тому, что ты хотела услышать… С самого начала… Меня зовут Анна Фаркас. Я родилась в самой что ни на есть раскрестьянской семье, которая жила очень трудно. Мне всегда была ненавистна нищета, раздражало, что я не могу купить себе того, что мне хочется. Я даже не знала, чего мне хочется, но чувствовала, угадывала, какие передо мной открываются горизонты. И я почему-то была уверена, что преодолею все преграды. Мне так хотелось вырваться… Ты не можешь себе представить, какое острое желание овладело мной. Я готова была заплатить любую цену…

И медленно, с небольшими паузами, открывая один ящичек памяти за другим, Ева описала годы лишений и нужды, которые никогда не попадали на страницы официальной летописи ее жизни. И то, что Алекс услышала, почти во всем совпадало с тем, что ей самой удалось восстановить. С той лишь разницей, что Ева очень живо описала юную девушку, которую обуревало страстное стремление чего-то добиться в жизни, снедала жажда признания, которая пыталась использовать дар, полученный от Бога, чтобы вытащить себя из трясины убожества на самую вершину лестницы, откуда она могла шагнуть в волшебную страну, страну бесконечных возможностей. Она не пыталась произвести впечатление, задеть какие-то струны в душе дочери. Она просто рассказывала, как все было. Как сначала она приняла покровительство русского, а затем венгерского чекиста, чтобы, используя их положение, добиться желаемого. Описала, как, встретившись с Ласло Ковачем, украла его формулы, основала предприятие, которое со временем выросло в корпорацию, охватившую чуть ли не весь мир. Как обнаружила, что беременна, как ей удалось женить на себе Джона Брента, как она ушла от него и оставила ему ребенка, чтобы без помех карабкаться к вершине, куда она по-прежнему стремилась.

– У Евы Черни не должно было быть ничего общего с Анной Фаркас. Я создала новую женщину, творила новую жизнь и ради нее готова была безжалостно разрушить прежнее.

– И меня в том числе.

– Все прежнее должно было исчезнуть… Я верила в свою судьбу и, чтобы исполнить ее повеление, делала то, что считала нужным.